Другая вотивная табличка, 1799 г., представляет религиозную сцену, в которую включена семья
донатора: трое мужчин, три женщины и четверо маленьких детей в пеленках. Дети все мертвы, как и
двое мужчин и две женщины. В живых остались лишь один мужчина и одна женщина, которые и
поднесли в дар святому эту табличку в знак благодарности за спасение. Мертвые стоят в том же ряду
молящихся, что и живые, и в этом нет ничего удивительного, ведь у врат мира сверхъестественного
различия между жизнью и смертью больше не имеют значения. Тем не менее один знак отделяет одних
от других: маленький красный крестик, почти незаметный, который умершие держат в руке или
который висит в воздухе над их головами. Этот знак также не был исключительным достоянием
табличек ex voto и вообще народного искусства. Мы обнаруживаем его над головами некоторых
донаторов на ретаблях алтарей работы фламандских мастеров XVI в. в брюссельском Музее изящных
искусств, над несколькими членами семьи, стоящими на коленях, в нижней части прекрасной копии
«Распятия» Ван Дейка, висящей в соборе Франкфурта-на-Майне и первоначально имевшей, очевидно,
какую-то связь с надгробием или с семейной часовней, где должны были, по условиям фундации,
служиться заупокойные мессы.

В XIX в. подобные вотивные таблички, где в изображении семьи, сраженной несчастьем, живые
смешиваются с мертвыми, исчезают. Новая коллективная чувствительность людей не допускала
больше соединения благодарности уцелевших с сожалением об умерших. Складывается новый тип
таблички ex voto, также, однако, свидетельствующий о живучести иконографии «молящегося» и духа
фундационных табличек-надгробий. Это также нечто вроде надгробия для тех, кто был лишен
надгробий: дровосеки, пропавшие в лесу, солдаты, павшие на войне. На одной из вотивных табличек
изображены трое солдат Наполеона, погибших в России в 1812г.: они стоят на коленях перед своим
покровителем, св. Мартином. На еще одной табличке с изображением коленопреклоненного солдата
(XVIII в.) у его ног мы видим картину чистилища. Образ чистилища превращает табличку ex voto из
выражения благодарности в моление о заступничестве за душу умершего в потустороннем мире [216].

В XVIII-XIX вв., по крайней мере в Центральной Европе, люди не могли смириться с мыслью, что
погибший на войне или в результате несчастного случая лишается погребения. Поэтому он получал
символическое надгробие, повторявшее своим обликом вотивные таблички, которые, в свою очередь,
сохраняли иконографические мотивы старинных надгробий с «молящимися». Так что надгробие
человека, лишенного погребения, продолжает иконографическую традицию таблички с изображением
«молящегося» в эпоху, когда такое изображение уже целое столетие больше не встречается. Крисе
Реттенбек опубликовал две деревянные таблички, 1843 и 1845 гг., где представлен не только донатор,
над которым стоит его святой патрон, но также надпись и череп. Так мотивы надгробной скульптуры
конца Средневековья удивительным образом, через вотивные таблички, продолжали жить еще в
середине XIX b.i

Семейные усыпальницы

Читатель, конечно же, не преминул отметить постоянную двойственность, существовавшую на исходе
Средневековья в отношении того, каким должно быть расстояние между местом, где действительно
покоилось тело умершего, и тем, где помещалось надгробие. Иногда завещатели стремились к тому,
чтобы оба этих места совпадали. В XVII в. в завещаниях порой прямо указывалось, что каменное
надгробие должно быть воздвигнуто на могиле покойного. Но мы знаем также, что подобное
совпадение требовалось не всегда. Да его и не могло быть в тех случаях, когда речь шла о надгробии в
форме стенной таблички-эпитафии или когда ставилось мемориальное «надгробие» тому, кто даже не
имел могилы. Во многих завещаниях предписывалось только, чтобы надгробие и место захоронения
находились как можно ближе одно к другому. Случалось, хотя и очень редко, что в надгробной
надписи указывалось, где именно покоится тело. Но в этих случаях речь шла чаще всего о лицах,
занимавших видное положение.

Впрочем, в XVII-XVIII вв. можно констатировать, напротив, желание собрать всех умерших,
принадлежавших к одному семейству, вместе в одной часовне. Отсюда берет начало наш нынешний