благами, как это делали Авраам и Соломон, но он должен знать, что является не владельцем богатства,
а лишь его пользователем. Подобное моральное рассуждение не составляет исключительного
достояния отдельных благочестивых писателей — оно часто встречается в высказываниях и
завещаниях самых разных людей в XVI и XVII вв., проанализированных нами прежде. По мнению
Беллармина, в отношениях с другими людьми каждый — хозяин своего добра. Но в отношениях с
Богом, которые только и являются существенными, он не более чем управляющий.

Эта идея узуфрукта, пользования благами вместо владения ими, имеет следствием появление в
общественном сознании новой добродетели: sobrietas, воздержность. Название восходит еще к
древности, но смысл и окраска совершенно новые. В трактате «Об искусстве благой смерти»
Беллармин представляет воздержность не просто как антоним невоздержности, страсти к излишествам,
но как синоним умеренности и рассудительности. Воздержный человек оценивает вещи, необходимые
ему для поддержания жизни, сообразуясь с разумом, а не удовольствием. Беллармин добавляет, что
добродетель эта встречается крайне редко.

Добродетель воздержности становится в глазах ученыхмор ал истов XVI—XVII вв. кардинальной,
определяющей все поведение христианина, включая его сексуальную мораль, поведение в брачной
жизни. Она предполагает рефлексию и предвидение, которые прежде не были в обычае. Напротив,
avaritia с этого времени — худший из грехов, причем она включает в себя, заметим, любовь к живым
существам, которая нам, сегодняшним, кажется самой что ни на есть законной и оправданной.
Рассказывая о благой смерти истинного христианина, королева-поэтесса Маргарита Наваррская
говорит, что он умер «без сожаления об отце, матери или сестре, не памятуя ни о чем в сем дольнем
мире».

Avaritia — это непомерная любовь к миру. Она больше, чем грех, внушающий стыд и угрызения
совести. Avaritia есть odium Dei, «ненависть к Богу», подталкивающая зачерствевшую в заблуждениях
душу к прямому союзу с дьяволом. Впавшие в это искушение — те же одержимые. Беллармин
различает два аспекта «ненависти к Богу», два лика одного и того же порока. Один из них — это
ведовство: ведьмы убеждены, что будут пользоваться в потустороннем мире небывалым могуществом,
исходящим от Сатаны, и потому с таким упорством и гордыней, с такой самонадеянностью ведут себя
во время пыток и казни; к тому же, как хорошо известно всем инквизиторам, дьявол делает ведьм и
колдунов нечувствительными к физической боли, дабы они не покаялись. Другое проявление
«ненависти к Богу» — avaritia.

Таким образом, место мира крайностей, эксцессивного поведения, где чередуются равно неумеренные
любовь к земной жизни и ее благам и отречение от них, занимает мир, где должна царить умеренность.
В этом новом мире смерть уже не обладает прежней исключительной властью, чтобы все ставить под
вопрос одним своим появлением. Смерть также подчинена здесь общему закону меры.

Последнее следствие изучаемого нами явления — появление новой модели благой смерти, прекрасной
и поучительной. Эта модель приходит на смену той, которую средневековые artes moriendi помещали в
комнату умирающего, наполненную соперничеством сил неба и ада, воспоминаниями жизни и
дьявольскими наваждениями. Смерть в новой модели — смерть праведника, который мало думает о
собственной физической смерти, когда она наступает, но зато думает о ней всю предшествующую
жизнь. В этой смерти нет ни волнения, ни драматизма, которыми полны artes moriendi «второго
Средневековья». Со смертью Роланда или крестьян у Лафонтена и Толстого ее сближают спокойствие
и публичность — вспомним, что драма смертного часа в позднесредневековых artes moriendi
разворачивается в узком кругу друзей, столпившихся вокруг постели умирающего.

Несколько конкретных примеров новой модели поведения и восприятия приводит в своей книге
А.Тененти. Особенно характерен рассказ о благой смерти в письме Франческо Барбары к своей дочери
(1447 г.). Умирающая — святая женщина «во цвете лет», то есть очень молодая. Чудовищная болезнь
приковала ее к постели, покрыла язвами, истощила. Но страдалица свои муки приносит в жертву Богу,
«который сражает нас, чтобы нас спасти, и убивает нас, чтобы мы не умерли». Как только, благодаря
традиционному предупреждению, она чувствует, что умирает, то, причастившись, встает с постели и
преклоняет колени на голом полу. Такое поведение умирающего было, по-видимому, неизвестно в
средние века: умирающий лежал в то время распростершись на кровати или на носилках, в позе
«лежащего». Здесь, напротив, он принимает положение «молящегося», которое, как мы помним,
пришло на смену прежней позе «лежащего». Удивительно это стремление умирающего воспроизвести