идея определит втайне новое понимание смерти. Согласно другому взгляду, жизнь не материя и не
сущность, а форма: свет и начало, каждый раз заново ниспосылаемые Творцом, как кремень высекает
огонь.

Это противопоставление двух точек зрения на природу жизни вновь заявляет о себе при изучении
вопроса: quid cadaver? «что есть труп?». Первое положение, близкое к идеям великого Парацельса,
приписывается еврейской медицине: труп — еще тело и уже мертвец. Смерть не лишает труп
чувствительности, он сохраняет «вегетативную силу», «след жизни», ее остаток. Это мнение
основывается на многочисленных наблюдениях, от Платона до позднейших времен, и на традициях
латинской надгробной эпиграфики с ее требованиями, чтобы земля была пухом для усопшего. Среди
приводимых наблюдений есть и так называемая cruentatio, то есть чудесная способность трупа жертвы
источать кровь в присутствии убийцы. В трактате Гарманна приводится и современный ему случай:
один господин, когда его умершую жену несли на кладбище, попросил могильщиков нести ее
осторожно, чтобы не причинить ей боли. Весьма упорно держались народные представления, будто
тело умершего способно слышать и вспоминать, а потому, продолжает Гарманн, везде рекомендуется
не говорить вблизи мертвеца больше, чем нужно «для его потребности и чести». Под «потребностью»
имеется в виду обычай несколько раз окликать умершего по имени, чтобы удостовериться в его
смерти.

Согласно другой точке зрения, «душа человека не может действовать вне тела человека», тело без
души ничто, лишено каких бы то ни было признаков жизни. Этот взгляд основывался на авторитете
идей Скалиджеро, Пьера Гассенди и еще самого Сенеки. Его исповедовала традиционная христианская
элита, наследница средневековой науки, схоластики, для которой соединение и разъединение души и
тела суть свидетельства Творения и Смерти. Но на той же позиции отрицания жизни после смерти
стояли и умы более рационалистические, чей критический смысл восторжествовал в современной
науке. На противоположном полюсе находились народные суеверия, которые не могли примириться с
мыслью, что расторжение связи души и тела лишает последнее всех признаков жизни. Люди
продолжали верить, что трупу присуща некоторая остаточная форма жизни, по крайней мере до тех
пор, пока сохраняется плоть и тело не превратилось еще в иссохший скелет.

Какую из этих двух непримиримых позиций выбирают упомянутые нами врачи, не ясно, и потому
Г арманн будет осужден последующими биографами знаменитых врачей как человек легковерный,
принимающий как факт любой немыслимый рассказ. Г арманн и в самом деле колеблется в выборе
позиции: с одной стороны, вера в чувствительность трупа, хотя и широко распространена в народе,
отвергается учеными как суеверие; с другой же стороны, немало достоверных наблюдений говорит в
пользу именно этого, осуждаемого наукой представления. В результате, рассказывая очередную
необыкновенную историю, Г арманн снабжает ее скептическим и рационалистическим комментарием,
что не мешает ему, однако, воспроизводить ее весьма тщательно и в деталях.

В конечном счете дрезденский врач склоняется к признанию тезиса о чувствительности мертвого тела.
Если свидетельства кровотечения в присутствии убийцы остаются сомнительными, то есть немало
других признаков активности мертвецов: волосы, ногти и зубы продолжают расти у человека и после
смерти (представление, весьма распространенное и в наши дни), на трупе может выступать пот,
эрекция полового органа мертвеца также подтверждается многими наблюдениями, особенно у
повешенных. В XVIII в. ходили даже рассказы о некоторых любителях острых ощущений, пытавшихся
насладиться половым возбуждением, которое, как считалось, испытывает человек в первые минуты
после повешения, но часто не успевавших вовремя остановить этот изысканный эксперимент. Когда
раздевали солдат, павших на поле боя, пишет Г арманн, то их находили в том состоянии, в каком они
были бы, если бы сражались в любовной битве. Врач добавляет, что эрекцию у покойников можно
вызвать, если впрыснуть в артерии трупа некую жидкость.

Представление о чувствительности трупа было тесно связано с идеей неделимости тела, ни один
элемент которого не может жить отдельно от всего целого. Г арманн отдает дань модной тогда теме
пересадки органов и сообщает несколько случаев, точно документированных. Так, один дворянин
лишился на войне носа, ему приставили нос другого человека, операция удалась, и новый нос
оставался некоторое время на своем месте, пока вдруг не начал гнить. Выяснилось, что именно тогда
первоначальный владелец носа скончался, увлекая за собой в пучину разложения и свой нос,
находившийся далеко от него.