неуверенности: «если буду жив», «если Бог даст жизни». В этих осторожных уточнениях сквозит
признание близости смерти, этого старого спутника жизни.

Л.О.Сом замечает, что наиболее сильные и акцентированные моменты в этих письмах связаны с
постелью умирающего больше, чем с погребением. Но эти death bed scenes не составляют какой-либо
особенности американского менталитета, а воскрешают в нашей памяти «больных на смертном одре»,
упоминаемых в европейских завещаниях, напоминают о комнатах в деревенских жилищах,
наполненных односельчанами умирающего — вопреки протестам врачей-гигиенистов XVIII в., — или
о толпе родных и друзей, собравшихся вокруг смертного одра, в трактатах об искусстве благой
кончины. Только в XIX в. к традиционной роли, которую в ритуальном спектакле смерти играла
постель умирающего, добавится новая роль — роль могилы и кладбища. Удивительно ли, что
американские пионеры, направлявшиеся все дальше на Запад, больше всего страшились умереть в
одиночестве, а ведь это все тот же многовековой страх европейцев перед mors repentina, смертью
внезапной, к которой не успеваешь подготовиться! Смерть в окружении близких давала
удовлетворение, но и присутствовать при чьем-либо смертном часе было «привилегией» — именно так
это и называлось. Другой привилегией было первым оповестить больного о приближающемся конце,
при этом не подыскивая смягчающих, осторожных выражений, столь свойственных нашему времени.
Если умирающий понимал и принимал это предупреждение, он считался sensible, здравомыслящим, в
противном случае его поведение оценивали как very stupid, очень глупое.

От умирающего ждали, что он умрет хорошо, как подобает, «кротко» (to expire mild-eyed): смерть
оставалась спектаклем, в котором умирающий был режиссером-постановщиком и который мог выйти
удачным или провалиться. Вот сын пишет с чудовищными ошибками матери, чтобы узнать
подробности о кончине «дорогого старого папочки». Не имев привилегии присутствовать при этом, он
хочет знать, как это все прошло и как старик сыграл свою роль: примирился ли он с неизбежным и что
сказал окружающим.

Такое понимание смерти традиционно. Однако именно здесь, в народной среде, у одра умирающего все
заметнее становится та же романтическая драматизация, которую мы уже наблюдали в семьях де Ла
Ферронэ, де Гайке во Франции и Бронте в Англии. Интересно проследить по американским
документам переход от традиционной смерти «больного на смертном одре» к triumph death, к
смертиторжеству — неотъемлемой примете романтизма.

Одна дама из Огайо рассказывает своему корреспонденту, жившему в штате Коннектикут, о смерти его
бабушки: старая дама хотя и проявила интерес (interest) к Иисусу Христу, но ее религиозный энтузиазм
показался присутствовавшим недостаточно сильным, так что полного удовлетворения у них сцена
кончины не вызвала. «Это все, чего мы могли ожидать, и почти все, чего мы желали». Конечно, для
присутствующих было бы лучше, «если бы ее уход был как бы более восторженным и торжествующим
(more extatic and triumphant)». Вот наивно выраженное различие между смертью традиционной и
смертью-торжеством. Это письмо напоминает одну реплику Оноре де Бальзака, посетившего со своим
врачом дом только что умершего крестьянина. Тело выставлено на соломенной подстилке на всеобщее
обозрение, как того требовал давний обычай, кто-то плачет, кто-то сетует, кто-то восхваляет
покойного, но Бальзаку все это кажется недостаточным: он ожидал изъявления скорби более
патетического. «Видите, — сказал он, — здесь смерть воспринимается как нечто предвиденное, что не
останавливает жизни семей». Напротив, экзальтированная романтическая смерть требует, чтобы
чувства живых, а не условности обычая прервали трудовую и семейную жизнь близких умершего.

Итак, сходное сожаление, сходное влечение к триумфальной, торжествующей смерти и у недавних
иммигрантов в Новом Свете, и у романтического писателя во Франции. С ростом образования и
распространением искусства писать письма начинает распространяться в менталитете американцев и
эта романтическая модель смерти.

Человек из Индианы сообщает своему брату в 1838 г. о кончине их матери. Это прекрасная смерть. «Я
очень счастлив тебе объявить, что она покинула этот мир в торжестве веры. В ее последние минуты
Джесси и я пели некоторые из ее любимых псалмов, а она била в ладоши и возносила славу Богу, и она
сохраняла сознание до последнего вздоха». Именно в то время оставаться в ясном сознании до самой
смерти начало рассматриваться как привилегия, даруемая далеко не каждому умирающему. «Нам всем
доставило большое удовольствие видеть ее счастливой». Вот она, американская народная версия
смерти на манер де Л а Ферронэ.