А что думали эти скромные авторы писем о потустороннем мире? Л.О.Сом отмечает с удивлением
«почти тотальное отсутствие явно выраженных ссылок на воздаяние в мире ином...». Люди умирали
«счастливыми», «в торжестве веры», но они мало говорили о том, куда они уходят, и даже вообще не
упоминали о том, что они уходят куда-то. Это способно поразить сегодняшнего христианина или
наблюдателя, смешивающего христианство с той его формой, какую оно приняло после
протестантских и католических реформ XVI-XVII вв. Но для нас здесь нет ничего удивительного. В
традиционном менталитете неопределенность состояния, следующего за смертью, и неясность насчет
того, где пребывают умершие, — вещи самые естественные и банальные. «Бедный Джон, — пишет его
сестра в 1844 г., — он уже не мог больше с нами разговаривать. Если бы он мог, он сказал бы, что
уходит туда, где отдыхают христиане». Все та же идея requies, смерти-покоя! Лучший мир — это тот,
где прекращаются земные треволнения, где душа обретает мир и спокойствие. Старое, очень старое
представление в еще совсем молодой Америке.

Тем временем в среде образованной американской буржуазии, той, которая читает и пишет книги,
впрочем без всяких литературных претензий, утверждается та же романтическая чувствительность, что
господствовала в семьях де Ла Ферронэ и Бронте, у Ламартина и Гюго. Эта чувствительность несла с
собой и новое представление о посмертном существовании, реалистическое и переносящее в
потусторонний мир чувства и привязанности земной жизни.

Теперь сменим источники. В том же коллективном сборнике исследований об отношении к смерти в
истории Америки, где вышла работа Л. О. Сома, другой американский историк, Энн Дуглас,
проанализировала книги утешения, изданные в США в XIX в. Это были книги, написанные по случаю
смерти близкого и дорогого существа, чаще всего ребенка. Авторы — или духовные лица, или
женщины. Роль женщин здесь стоит отметить особо, то была важная общая черта эпохи: потеряв
юридическую власть и экономическое влияние, женщины XIX в. определяли систему чувств своего
времени.

Утешительное послание — жанр классический, распространенный и в античности, и в эпоху
Возрождения, и в XVII в., родственный элегиям и эпитафиям. В Америке XIX в. этот жанр, некогда
очень личный, конфиденциальный, превратился в массовое чтение, но при этом характер
используемых аргументов, тон и стиль полностью изменились. Приведем несколько характерных
заглавий: «Агнес и ключ к ее маленькому гробику» (1837), «Восхождение к небесам» (1869), «Наши
дети на небесах» (1870), «Опустевшая кроватка» (1873). Авторы этих книг, без всякого сомнения,
одержимы мыслью о смерти и ее мрачными образами.

Э.Дуглас цитирует Оливера Пибоди, автора биографии или, скорее, жития своего отца-пастора,
скончавшегося в 1849 г. Смерть его также — прекрасная смерть, напоминающая романтические
рассказы: в последние годы жизни пастор, как казалось, уже «пребывал на рубежах Вечности, всецело
готовый туда явиться. Ему было ниспослано, прежде чем он туда войдет, показать тем, кого он любил,
путь, ведущий к Блаженству». Идея святости умирающего ассоциируется здесь с его поведением перед
лицом смерти и степенью его экзальтации в его смертный час.

Миссис Сайгурни в книге «Маргарет и Генриэтта, две милые сестры» (1832) описывает, как умирала
Маргарет, и ее последние слова: «Я люблю всех». Те же слова, исполненные банального благочестия,
произнесет в свой смертный час и сама миссис Сайгурни, 20-летняя школьная учительница.

Привыкшая жить с мыслью о собственной смерти, она без конца о ней говорила. Своих учеников она
призывала непременно явиться в будущем на некую встречу, даже если «голос, который вы сейчас
слышите, умолк, если уста, молившиеся, чтобы вы были счастливы, закрыты прахом земным». Она и ее
героини напоминают другую юную даму той же эпохи, мисс Грэнджерфорд, описанную Марком
Твеном в «Приключениях Гекльберри Финна». В пятнадцать лет она также не думает ни о чем, кроме
смерти. Она одарена способностями к живописи и к поэзии: среди ее написанных пастелью
«картинок», как говорит Гекльберри, одна изображает женщину в черном, склонившуюся в
меланхолии над могильным памятником в тени плакучей ивы, держа в руке платок для утирания слез.
Подпись гласила: «Ах, неужели я больше тебя не увижу!» Это обычная для того времени mourning
picture, «траурная картина», каких тогда было много, написанных маслом или пастелью; иногда это
была гравюра, иногда вышивка. Они не предназначались ни для церкви, ни для кладбища, а оставались
дома, поддерживая память об усопшем.