Исчезновение благочестивых распоряжений в
завещаниях

К середине XVIII в. в завещаниях перестают встречаться распоряжения, касающиеся выбора места
погребения, благочестивых фундаций и т. п. Это важно: на протяжении жизни примерно одного
поколения вся прежняя модель завещания, остававшаяся неизменной в течение трех веков, опрокинута.

Завещания, составленные в Париже во второй половине XVIII в., можно разделить на 4 категории. К
первой группе относятся все более редкие завещания традиционного образца, пережившие свое время.
Ко второй — документы, написанные по упрощенной модели: религиозная преамбула сохраняется, но
становится короче, сводясь порой к немногим словам: «Вверяю душу свою Богу и молю Его
Божественное Величество простить мне мои прегрешения» (1811 г.). Высказывается и требование
максимальной простоты в погребении, распоряжения об отпевании и похоронах весьма кратки. Третью
группу составляют завещания, в которых уже нет никаких подобных распоряжений, а завещатель
предоставляет все решить своему наследнику или душеприказчику. В отличие от XV-XVII вв., когда
препоручение всех дел, связанных с погребением, выражало в первую очередь стремление к
христианской простоте и нежелание умирающего заботиться о своем теле, в XVIII-XIX вв. завещатель
полагается во всем на своих наследников именно потому, что относится к ним с любовью и доверием.
«Я полагаюсь на благоразумие своих детей», — пишет в 1778 г. некий виноградарь. «В отношении
моих похорон и молитв полагаюсь на благочестие своей сестры», — гласит завещание белошвейки,
составленное в том же году. Эта группа завещаний наиболее многочисленна.

Наконец, в четвертую категорию входят документы, где вообще нет никаких религиозных аллюзий. В
начале XIX в. этот тип завещания становится преобладающим. Мишель Вовелль склонен
истолковывать его распространение растущей секуляризацией общества, упадком веры. Однако
начиная с 70-х гг. XVIII в. в завещаниях этой группы нередки упоминания именно духовных лиц в
качестве наследников или душеприказчиков. В документах четвертой категории завещатель не говорит
больше, что полагается на своего наследника. Почему? Вероятнее всего, потому, что говорить об этом
стало уже не нужно: настолько это было теперь само собой разумеющимся. Зачастую полное доверие
своим остающимся близким умирающий выражает не в тексте завещания, а в прилагаемом к нему
письме или записке. Пример тому я обнаружил в своих собственных семейных бумагах. Последние
распоряжения моей прабабушки, умершей в 1907 г., были вложены в конверт на имя ее единственного
сына. В конверте лежат вместе с завещанием (четвертого типа, без всяких выражений религиозности
или сентиментальности) записка с ее инструкциями относительно отпевания и похорон и письмо сыну,
где она разъясняет некоторые из своих решений и излагает начала религии и нравственности, которых
держалась она сама и которыми должны были руководствоваться и ее дети.

В XVII в. все эти три документа были бы сведены воедино в тексте завещания. Теперь же личные
инструкции и рекомендации, касавшиеся не движимого имущества, а воспоминаний, морали, чувств,
передавались главным образом устно, как сделала перед смертью госпожа де Ла Ферронэ в последнем
разговоре с дочерью Полин. Завещь ние же превратилось в чисто юридический документ, нуж ный
нотариусу для решения вопроса о наследстве. Впрочем, и само завещание стало намного менее
распространенным я XIX в., чем за сто-двести лет до этого.

Поэтому я предполагаю, что изменение типа завещания во второй половине XVIII в. вызвано новой
природой чувств, связывавших завещателя с его наследниками. Н доверие уступило место доверию. На
смену чисто правовы отношениям пришли отношения аффективные, основаннь на чувстве. Стало
казаться невозможным придавать вид д )  говора связям между людьми, любящими друг друга и этой, и
в той, загробной, жизни. Все, что касалось тела, д'. щи и ее спасения, дружбы, было выведено из сферы
права, став делом домашним, семейным. Трансформация завещания представляется нам, таким
образом, одним из многих показателей нового типа отношений внутри семьи, где чуяство возобладало
над интересами, правом, условностями. Это чувство, культивируемое и даже экзальтированное, делало