увидел похоронную процессию, он воскликнул: «О Господи! Чем быть похороненным так, я больше
предпочел бы совсем не умирать».

Корень зла был в том, что те, кому было доверено нести тело на кладбище, были предоставлены сами
себе без всякого контроля за ними. Повлиять на носильщиков, дабы обеспечить соблюдение хоть
каких-либо приличий, было очень трудно- Когда умирал член Совета старейшин или Французского
Института, его коллеги вынуждены бывали сопровождать его тело до самого кладбища, но и это не
всегда служило гарантией, что все пройдет с подобающей благопристойностью[328].

Вину за подобную деградацию погребального обряда современники возлагали на революцию и прежде
всего на эпоху якобинского террора, подорвавшую чувства благоговейного почтения к умершим.
Причиной было, говорили официальные лица в 1800 г., и «это досадное равенство, распространившее
свое влияние даже на царство мертвых. Оно запретило сыновнему благочестию, супружеской
нежности всю ту невинную пышность, посредством которой живые пытаются обмануть свое горе». Все
эти тексты подчеркивают, какую мучительную разлуку с любимым существом несет с собой смерть и
как важны для утешения живых траур и посещение кладбища.

«Известно, — пишет проницательный Шатобриан, — как во время революции осуществлялись
захоронения и как за несколько дней швыряли на свалку чьего-то отца, мать или жену». Однако,
продолжает писатель, судить здесь вправе один лишь Бог, ведь революция только ухудшила ситуацию,
существовавшую еще при старом порядке, по крайней мере за двадцать лет до взятия Бастилии. Но
важно — и это мы должны отметить, — что эта традиционная ситуация на кладбищах и вокруг них
перестала быть терпимой. Коллективная чувствительность современников была шокирована, потому
что сама она изменилась.

К культу мертвых

Отчет, представленный в 1799 г. гражданином Камбри, заставил власти департамента Сена принять
некоторые меры. Хранилища, где трупы умерших дожидались отправки на кладбища, было решено
закрыть, а тело до захоронения держать дома. Кроме того, была предпринята попытка вновь
реорганизовать кладбища. Из этого, однако, ничего не вышло.

В 1801 г. министр внутренних дел Люсьен Бонапарт попросил Французский Институт объявить
конкурс на разработку светской модели похоронного ритуала и регламента кладбищ. Победителями
конкурса стали уже упоминавшийся Амори Дюваль и аббат Мюло, бывший депутат Законодательного
собрания. Составленные ими памятные записки позволяют оценить путь, пройденный общественным
сознанием со времени постановления парижского парламента 1763 г.

Принцип устройства кладбищ за городом по соображениям гигиены уже настолько утвердился, что
авторы проекта возвращаются к нему лишь для того, чтобы еще раз заклеймить состояние старых
приходских кладбищ. Другой важный принцип, новый, служащий отправной точкой для всех
дальнейших рассуждений: «Необходимо, чтобы каждый мог представить душам своих близких
выразительные свидетельства своего горя и своих сожалений. Необходимо, чтобы чувствительный
человек, переживший нежную мать, возлюбленную супругу, искреннего друга, находил облегчение
своим страданиям в почтении, оказываемом их праху». Главным становится аффективная связь между
живым и усопшим, связь, основанная на индивидуальном чувстве и потому по природе своей
интимная, частная, а не публично-гражданственная. Именно эта связь определяет, какие меры должны
быть приняты для реорганизации погребального обряда.

В неопубликованной памятной записке Ж. Жирара «О могилах и о влиянии похоронных установлений
на нравы» смерть изначально определяется не как утрата жизни, и как разлука между любящими друг
друга существами. Она в такой же мере «смерть другого», в какой и смерть собственная, своя. Она своя
лишь постольку, поскольку она для другого. «Однажды я буду оплакивать тех, кто мне дорог, или они