Господину Андрею,[1] достопочтенному аббату, и всем вверенным ему братьям,
в предместье города Павии благоговейно служащим Господу и Спасителю нашему,
брат Одилон[2] от имени всей клюнийской братии желает всяческих благ в
этой жизни и вечной радости. Я потрудился переслать эпитафию госпожи нашей
Адельгейд, императрицы августы, написанную простым стилем, вашей братии,
полагая правильным, чтобы у вас вечно почиталась память о той, чьей старанием
и разумением поднялись от самого фундамента строения вашего монастыря
и от обильной щедрости которой вы постоянно питаетесь. Но не оттого решились
мы коснуться простой и краткой речью столь великой темы, что считаем достаточным
собственное дарование для восхваления таких добродетелей и благородства,
но единственно с целью побудить какого–либо довольно искусного мужа взяться
за перо, дабы даровитый рассказ о великих делах звучал в ушах императриц
и королев, кои, услышав великое о великих, возымели бы желание сравняться
добродетелями с той, о коей речь идет, по крайней мере, чтоб они о домашних
делах проявляли такую же заботу, как та всегда и повсюду пеклась о делах
государства.
Эпитафия госпожи Адельгейд августы
Начинается [пролог].
Итак, во времена сего века нашего, Господь, щедрый даритель любого достоинства
и всяческих добродетелей, проявляя заботу об устроении всего, дал, когда
счастливо царствовал Оттон I, Римскому государству достопочтенное украшение
женского пола. Именно тогда стала императрицей божественной и славной
памяти Адельгейд, немало свершившая с Божьей помощью добрых дел и явившая
множество добродетелей. Силясь писаниями увековечить ее в памяти потомков,
я боюсь услышать справедливые упреки, до того мало пригоден мой бедный
стиль для рассказа о столь благородной и добродетельной жизни. Кто бы
ни упрекнул нас, ибо заслуживаем мы упрека, по причине ли речи, лишенной
изящества, новизны ли самого начинания или же вследствие естественной
простоты речения, пусть знает, воистину пусть знает, что взялись мы за
это не ради людской похвалы, но по чистому побуждению любви. Коли угодно
будет тебе, читатель, с отвращением отринуть грубую простоту нашего малого
дарования, на что ты, несомненно, имеешь право, то обрати хотя бы внимание
на духовное и телесное благородство той, к рассказу о коей мы приступаем.
Если хочешь поискать мужа, наделенного таким красноречием и мудростью,
что сумел бы должным образом описать жизнь сей дамы, то придется или из
преисподней вызвать ритора Цицерона[3] или спустить с небес пресвитера
Иеронима. Ибо жил бы святой и несравненный, посвященный в божественную
и человеческую мудрость Иероним во времена этой августы, то о ней, если
уж написал о Пауле[4] и Евстохии, Марцелле и Мелании, Фабиоле и Блезилле,
Лете и семикратно пронзенной Деметриаде, он сочинил бы немало томов книг
и писем. Но раз уж нет такого, как Иероним, или иного, столь же сведущего
в свободных искусствах, кто мог бы достойно описать нрав и жизнь столь
замечательной женщины, то мы несведущие с Божьей помощью приступаем, как
можем.
1. Она происходила из благочестивого королевского рода[5] и, когда была
совсем еще юной девушкой неполных шестнадцати лет, Бог дал ей в мужья
короля, связав узами брака с королем Лотарем, сыном богатейшего короля
Италии Гуго.[6] От брака с ним она имела дочь, от которой у Лотаря, короля
франков, родился [сын] король Людовик, умерший, как известно, бездетным
и похороненный по–королевски в Компьене.[7] Когда же вышеупомянутый Лотарь
умер,[8] не прожив и трех лет после женитьбы на госпоже Адельгейд, она,
овдовев, осталась лишенной мужа, королевства и супружеского совета. Были
на нее великие гонения, от коих обычно очищаются избранные, подобно золоту
в печи. А выпало ей на долю такое не за собственные прегрешения, но, полагаем,
скорее как дары Божественного Провидения. Были [ниспосланы] ей, думается,
по мановению Божию внешние телесные терзания, дабы не сжигала ее, юницу,
неодолимая внутренняя плотская похоть. Захотел Господь подвергнуть ее
стольким страданиям, дабы, по мысли апостола Павла, не умерла заживо,
живя вдовой в сластолюбии.[9] Ибо захотел он по отеческой любви, чтобы
претерпела она столько невзгод, дабы стать достойной той божественной
родовой преемственности, о которой гласит Писание: "Бьет Господь
всякого сына, которого принимает".[10] Именно поэтому она часто воздавала
благодарение Богу и беседовала с близкими о том, сколько и чего довелось
ей претерпеть в ту пору, и сколь милосердно вызволил ее Господь из рук
врагов. Ибо, рассуждала она, лучше для нее было претерпеть временные земные
тревоги, чем, живя в сладострастии, быть осужденной на вечную смерть.
2. Когда же скончался Лотарь, муж ее, престолом Итальянского королевства
завладел некий человек по имени Беренгар, имевший супругу по имени Вилла.
Безвинно схваченная ими, [Адельгейд] подверглась различным мучениям, будучи
остриженной, битой кулаками и ногами и, наконец, заточенной в мрачную
темницу с единственной служанкой; чудесным образом освободившись,[11]
позднее по Божественному устроению была вознесена до вершин императорского
достоинства. В ночь же своего вызволения из темницы она попала в какое–то
поросшее тростником болото,[12] где терпеливо скрывалась дни и ночи без
еды и питья, взывая к Богу о помощи. В такой опасности она пребывала,
когда вдруг появился некий рыбак с нимбом, везший в челне рыбу, называемую
осетром. Увидев их, спросил, кто такие и что там делают. Они дали ему
ответ, довольно подходящий сообразно бедственным обстоятельствам: "Разве
не видишь, что скитаемся здесь, по людскому умыслу брошенные на произвол
судьбы, но что еще хуже, подвергаемся опасностям в пустынных местах и
голодаем. Если можешь, дай нам немного еды, если же нет, утешь хотя бы
словом". Тронутый состраданием к ним, как и сам Христос, коим и был
послан, некогда сжалился над бедняками, претерпевавшими голод в пустыне,
он сказал им: "Ничего у нас нет из необходимого для [приготовления]
пищи, кроме рыбы и воды". Был у него с собой огонь, как обычно у
тех, кто пробавляется рыбной ловлей.
Разожжен огонь,
приготовлена рыба,
королева отведала блюдо,
ей подавали рыбак со служанкой.
*
* *
