|
Безусловно, и ситуации далеки от идеалов Кретьена де Труа, все персонажи
которого в той или иной мере борются за супружеское счастье (исключение
- «Ланселот, или Рыцарь Телеги», этот роман автор писал по заказу Марии
Шампанской). Подобная полемика является очень интересным примером того,
как легенды об Артуре выражали и формировали идеалы средневековья, особенно
если учесть, что Пайен де Мезиер оставил неизменной мифологическую основу
рыцарского романа.
В середине XIV века появляется анонимный английский роман «Сэр Гавейн
и Зеленый Рыцарь». Б.Гребаниер характеризует его следующим образом: «Из
всех стихотворных романов ни один не сравнится по красоте с романом безымянного
автора середины XIV века #Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», одним из самых
изысканных произведений среди дошедших до нас из средневековой литературы.
Это также и аллегория, целью которой* является привести пример целомудрия,
отваги и чести - присущих совершенному рыцарю качеств»64. Как достаточно
позднее произведение, роман насквозь аллегоричен, 'Од «в сложных иносказаниях
прославляет христианские добродетели и в этом смыкается с типичным жанром
эпохи - дидактической аллегорической поэмой, возникшей уже целиком на
городской почве»65.
До сих пор мы рассматривали некоторые характерные особенности трудов английских
и французских авторов, писавших о Круглом Столе короля Артура. Но данную
тему не обходят вниманием и немецкие романисты. Так, Гартман фон Ауэ (XII
в.) переложил на немецкий язык два стихотворных романа Кретьена де Труа
- «Эрек и Энида» и «Ивейн, или Рыцарь Льва», сделав их более «благообразными»
и доступными немецкой публике. Вот как характеризует этот труд Вильгельм
Шерер: «...француз естественен; немец держится на приличиях. Француз показывает
нам пестрый мир, немец делает его монотонным. Француз предполагает вперед,
что требования изящных нравов подразумеваются сами собой и при случае
позволяет их нарушать, где бывает к тому достаточный повод; немец считает
себя обязанным повсюду проповедовать изящные нравы. Фигуры француза должны
быть занимательны; фигуры немца должны были все служить жизненными образцами»66.
Для немецкой традиции характерна эпическая манера изложения с ярко выраженным
дидактическим воспитательным элементом, что было чуждо для французских
и английских авторов.
Примерно в то же время, что и Гартман фон Ауэ, творил выдающийся миннезингер
Вольфрам фон Эшенбах. В романе «Парцифаль» совершенно по-новому разворачивается
тема Грааля, лишь намеченная в одноименном романе Кретьена де Труа. У
Эшенбаха это лучезарный драгоценный камень, наделенный рядом чудесных
свойств. Он становится моральным символом и центром священной общины,
членом которой может стать лишь духовно чистый человек. «История Парсиваля
рассказывает нам вину и очищение героя. Мы видим, как из мрака и беспорядочности
он доходит до высшего совершенства»67. Вольфрам фон Эшенбах, по-видимому,
опирается на традиции Гартмана фон Ауэ и «развивает в своем романе мотивы
рыцарского воспитательного жанра»68. Очень интересна его концепция рыцарства
и благородства: «Оно - не только в мужестве на поле боя и не только в
защите слабых и сирых от сильных и злых: высшая рыцарская доблесть в том,
чтобы не зазнаваться своей рыцарственностью, в том, чтобы не бояться показаться
смешным и преступить, если понадобится, законы куртуазности во имя законов
человечности»69.
В начале XVIII века появляется роман Готтфрида Страсбургского «Тристан
и Изольда». Это глубоко психологическое произведение, описывающее уже
не столько внешние события, сколько внутренние переживания и духовный
рост героев. Готтфрид Страсбургский активно пользуется мифологическими
средствами для создания особой атмосферы произведения, вызывающей глубокое
сочувствие читателя, в чем В. Шерер упрекает его: «Непреодолимая сила
любви символизируется в саге сказочными средствами. Между тем, как немецкая
героическая песня в двенадцатом веке сколько возможно освобождалась от
сказочных черт, кельтские сюжеты, пришедшие в немецкую литературу из Франции,
снова ввели целый мир чудес, Просвещение прежнего времени уступило место
романтическому вкусу к привидениям и невероятностям»70.
Интересно заметить, что в «Тристане и Изольде» довольно подробно описываются
нормы светской жизни, при этом автор пытается ответить на вопрос: стоит
ли рассматривать человеческие отношения исключительно через призму норм
куртуазности? Некоторые исследователи (например, Р.М.Самарин и А.Д.Михайлов)
видят в этом признак надвигающегося кризиса куртуазной культуры, находящейся
на тот момент в самом расцвете.
Как мы видим, различия в интерпретации артуровских легенд авторами разных
национальностей или просто придерживающихся разных точек зрения несомненны.
При этом рыцарские романы, формирующие классическую Артуриану, имеют общую
особенность: они строятся на одной и той же мифологической основе. Поднимая
различные проблемы или дискутируя о приоритете тех или иных ценностей,
они создают единый идеальный мир, вторую реальность, к которой относятся
нормы поведения, качества, приписываемые рыцарям, особенности их окружения
и проч.
Норманнизированный Артур и его двор являлись образцом рыцарства. Посмотрим,
какие черты связывались с идеалом рыцаря.
Рыцарь должен был происходить из хорошего рода. Правда, иногда в рыцари
посвящали за исключительные военные подвиги, но практически все рыцари
Круглого Стола щеголяют родовитостью, среди них немало королевских сыновей,
почти каждый имеет роскошное генеалогическое древо.
* * * |
